В якості тізера

День 7 января 1558 года может считаться совсем-совсем окончательным окончанием войны. Двести одиннадцать лет английского контроля над городом, ставшим английским после тяжёлой осады, и после неё бывшим фактически английским городом, пересаженным на французскую почву, подошли к концу. Впочем, память о войне осталась. Да и не то чтобы после 1558 года Англия и Франция больше не воевали – наоборот, вскоре английские войска пришли на помощь французским протестантам во время гражданских войн во Франции (последний раунд такой помощи, закончившийся полным провалом, хорошо известен большинству читателей из «Трёх мушкетёров» Александра Дюма). А начиная с конца следующего столетия после потери Кале началась практически непрерывная (во всяком случае, в перерывами, по длительности вполне напоминавшими перерывы и перемирия в ходе Столетней войны) борьба между двумя государствами, закончившаяся только когда смолкли пушки на поле Ватерлоо в 1815 году – недалеко от того же Кале. А самая последняя попытка объединения Британии и Франции в единое государство (если не считать неудачного эксперимента с Европейским Союзом) состоялась вообще совсем недавно. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль, пытаясь предотвратить капитуляцию Франции перед ударами немецкой армии, предложил 16 июня 1940 года создать неразрывный союз между двумя государствами. Но французские министры отвергли это предложение, расценив его как попытку Британии захватить французскую колониальную империю.

Ради чего была эта война? Интересна ли она по иной причине, чем простое любопытство и любование старинными доспехами, костюмами и их носителями и носительницами? Начавшись как династическая война между потомками одного из последних Капетингов, война к своему концу превратилась в войну между нациями. Жители Франции стали (с существенными оговорками, но тем не менее) французами, тогда как англичане стали ещё более англичанами. Уже Эдуард Третий, говоривший по-английски с сильным французским акцентом, и то довольно плохо, постановил, что английский язык должен стать языком судебных процессов, сменив в этой роли нормандский вариант французского, бывший языком государственной администрации начиная с 1066 года. Для правнука Эдуарда Третьего, Генриха Пятого, приведшего свою армию к триумфу под Азенкуром, английский язык уже был родным. Во Франции была сломана традиционная феодальная структура из герцогств, графств и прочих полунезависимых владений, и из плавильного котла войны постепенно возникло нечто, могущее считаться Францией уже не чисто формально. Война дала огромный толчок развитию современного государственного аппарата – жизненно необходимого для сбора финансовых стедств для войны, и для управления государством, когда суверен занят военными делами (впрочем, это более касалось Франции, в Англии зачатки такой системы были созданы лет за двести до начала Столетней войны). Это была также и война о том, французскому или английскому королю будут подчиняться различные территории, от Фландрии на севере до Бретани на западе и Гаскони на юге. Велась она и за контроль над наиболее экономически развитыми центрами тогдашней Европы, и над торговыми потоками, так как таможенные сборы от экспорта и импорта шерсти и вина давали значительную часть государственных доходов. 

Столетнюю войну помнят до сих пор в обеих странах, хотя и по-разному. Во Франции помнят о Жанне д’Арк. Святой Жанне, спасшей страну от порабощения жестоким врагом. В самый тяжёлый период Второй мировой войны, когда Франция была разбита и лежала под сапогом нацистской Германии, генерал Шарль де Голль, поднявший знамя «Сражающейся Франции», сделал эмблемой французского Сопротивления «Крест Лотарингии» – в память о родном регионе Жанны. Впрочем, когда кто-то из коллег британского премьер-миистра Уинстона Черчилля (поддерживавшего де Голля всю войну, несмотря на крайнее к нему подозрение со стороны его союзников-американцев) сказал, что де Голль – это современная инкарнация Жанны д’Арк, Черчилль мрачно заметил, что «нам пришлось сжечь предыдущую версию».

В Англии больше помнят о битве при Азенкуре, которая считается примером противостояния маленькой, но упорной английской «банды братьев», по Шекспиру, лучников из простонародья, разбивших многократно превосходящую её армию французских аристократов. Последня реинкарнация такого представления – это, пожалуй, недавний фильм «Король», экранизация для «Нетфликс» исторических хроник Шекспира о Генрихе Четвёртом и Генрихе Пятом, которая даже успела вызвать протесты во французских медиа за «франкофобию».

Но о сражении при Азенкуре вспоминали и в трудные минуты истории. Когда в Первую мировую британская армия в августе 1914 года отступала перед казалось бы непобедимыми немцами, в лондонской газете «Evening News» появился рассказ Артура Мэкена «Лучники», в котором описывается, как на помощь британским солдатам с неба спускаются призрачные воины – духи английских лучников Азенкура. Художественный рассказ был воспринят многими читателями как репортаж о реальном событии, и родилась легенда об «ангелах Монса» (бельгийского городка, возле которого британцы вступили в свой первый бой в Первой мировой войне). О Столетней войне вспоминали и позже, когда в мае 1940 года британским войскам пришлось отчаяно оборонять Булонь и Кале, чтобы дать возможность спастись своим товарищам, прижатым к морю у Дюнкерка. А названия нормандских твердынь Кана и Фалеза вспоминались, когда их освобождали союзники летом 1944 года.

Но, наверное, раиболее распространённая в массовом английском сознании легенда о Столетней войне это народное (и, в общем, достаточно фантастическое) объяснение распространённого в Англии неприличного жеста. Если в остальном мире, чтобы оскорбить собеседника, часто показывают один (средний) палец – жест, заимствованный из американских фильмов и сериалов – то в старой доброй Англии эту работу выполняют два пальца, средний и указательный. Поэтому когда уже упоминавшийся Уинстон Черчилль сделал во время Второй мировой своей трейдмаркой знаменитый жест «V for Victory» двумя пальцами правой руки, коллегам пришлось объяснить ему, что в зависимости от того, к зрителям или от зрителей обращена рука, этот жест может иметь весьма различное значение — в одном случае крайне неприличное.

Якобы – повторюсь, это объяснение явно не имеет ничего общего с реальностью – во время Столетней войны французы отрубали средний и указательный пальцы попавшим к ним в плен английским лучникам, так как именно с помощью этих пальцев натягивали тетивы луков. Соответственно, перед битвой при Азенкуре английские лучники демонстрировали французам свои неискалеченные руки, таким образом давая понять, что они думают о своём противнике. В общем, неважно, верна эта легенда, или (скорее всего) нет – но она уже давно зажила своей жизнью в сознании народа. И пусть загадка о её действительном происхождении останется последней неразгаданной загадкой Столетней войны.